Белые и черные - Страница 15

Надеялся на Лондон, но все полетело прахом, – от языка сказок перешел Алехин к языку действительности. – Нет, кое-чего, конечно, в Лондоне добился: решил проблему Рубинштейна, пришел к финишу вторым. Как-никак, впереди теперь только один Капабланка, имею все основания еще раз вызвать его на матч. Пошлю из Парижа еще один вызов. Нужно забить «заявочный столб», а то опять образуется очередь».

В вагонном окне мелькали картины Франции позднего лета. Солнце клонилось к закату, и крестьяне спешили до темноты покончить с работой, тем более, что жара к вечеру спала. Сейчас нельзя было не спешить, в летнюю пору день для крестьянина года стоит. Согбенные, покрытые загаром и пылью женщины и мужчины ловко работали простейшими орудиями. «Точь-в-точь как в России», – подумал Алехин. Мелькавшие в окне пейзажи напоминали ему среднюю полосу его родины.

Вскоре мысли Алехина вновь вернулись к шахматам.

«Скажи по совести, сам перед собой: выиграешь ты матч у Капабланки? Не для посторонних, для себя ответь, как на духу. Вот представь, завтра Капабланка соглашается играть с тобой. Пожалуйста, сеньор Алехин! И что будет? Выиграешь? Нет, брат, признайся честно, мало у тебя шансов на победу, и лондонский турнир еще раз это подтвердил. Сколько тебе еще нужно искоренять недостатков в твоей игре, работать, учиться…

Посмотри, с какой легкостью Капабланка расправлялся в Лондоне с противниками. Как он переиграл Видмара, Рети, Боголюбова. Это же высший класс! А ты что сделал? У Вальтуха не мог выиграть! Это уж ни в какие ворота не лезет! А почему? Ошибся, грубо ошибся. Сыграй ферзь дэ-один вместо конь цэ-шесть, все было бы сразу решено. А ты просчитался, элементарно просчитался в простом варианте. У Капабланки этого не случается. Или с Тартаковером, что за выпад ты сделал конем на эф-пять? Одним ходом упустил все, за что боролся четыре часа. Нет, дорогой гроссмейстер, с такими ошибками чемпионами мира не становятся!

Очень уж любишь ты гулять во время партии, смотреть чужие позиции, – корил сам себя Алехин. – Есть за тобой этот грех. Понятно, ты скажешь, что очень любишь шахматы, все тебе интересно. Но, увлекшись чужой партией, ты ведь в своей делаешь грубые ошибки, вот в чем беда! Нет, конечно, когда партия тебя интересует, когда ты комбинируешь или ведешь атаку, тут тебя от стула не оторвешь. А вот когда сухая позиция, мало тебя интересующая, тогда тебя калачом не заманишь посидеть за доской, когда думает противник».

Так рассуждая, Алехин продолжал смотреть в окно вагона. Вид крестьян, исступленно работающих в поле, подал ему интереснейшую мысль:

«Смотри, как трудятся эти люди, как они исступленно работают, с максимальной концентрацией всех своих сил, внимания. Усталость сводит руки, спину нет сил распрямить, а они работают, это им необходимо, ибо только в таком труде, без жалости к самому себе, их спасение, их жизнь. И уж они не оторвутся от работы ни на секунду, как бы тяжко им ни было. Да разве только одни крестьяне? А грузчики в порту, а рабочие на конвейерах Форда!

А ты вот так не работаешь! Нужно трудиться за шахматной доской, корпеть, как вот эти крестьяне. И главное – полное внимание, которое должно абсолютно изолировать тебя от внешнего мира. Пусть за соседним столиком играется самая интересная партия, – ни одного взгляда на нее, думай только о своей позиции. Пусть стреляют из ружья над твоим ухом – храни спокойствие, уйди целиком в стоящую перед тобой позицию, приучись думать только о партии, которую играешь, и ни о чем больше».

Как удивились бы коллеги Алехина – гроссмейстеры, узнав, что он так бранит себя за недостаточную внимательность во время игры. В их понятии не было ни одного шахматиста, который бы вел шахматный бой с таким исступлением, самоотверженностью, как Алехин. Сколько раз, глубоко задумавшись и обхватив голову руками, он вдруг издавал стоны – так чрезмерно напрягал он мозг, так старался проникнуть вглубь позиции. И все-таки, на его взгляд, этого было недостаточно; столь строг и требователен к себе был этот неукротимый русский.

Опыт жизни приучил Алехина не только вскрывать свои недостатки, по и бороться с ними. Тут же в вагоне он выработал план дальнейшего совершенствования своего стиля игры. Нужно сыграть несколько тренировочных партий, решил он, обращая внимание лишь на степень концентрации, увлеченности шахматным боем. Наметил Алехин и другие пути тренировки: что нужно проделать в домашнем анализе, что во время турниров. Задача ближайшего года стала ясной: предстояла очередная ревизия собственного шахматного стиля, во время которой будут приняты срочные и самые решительные меры, без сожаления выкорчуются устоявшиеся, но вредные привычки.

Как ни был Алехин захвачен своей думой, в полутьме вагона он все же заметил высокого человека, промелькнувшего мимо Двери. Что-то удивительно знакомое, даже родственно-близкое было в этих широких плечах, гордо посаженной голове с каштановыми, слегка вьющимися волосами. Минуту спустя после появления незнакомца Алехин вышел в коридор. Там никого не было. В вагонах первого класса в последние годы стало ездить мало народу. Алехин прошел в соседний вагон, там опять не было интересовавшего его мужчины. Он миновал еще один тамбур, еще один и только в четвертом вагоне второго класса увидел высокую фигуру незнакомца. Тот сидел спиной к Алехину и читал газету. Некоторое время Алехин внимательно всматривался в лицо мужчины, не веря своим близоруким глазам, и, вдруг узнав его, вскрикнул:

– Боже, это же Волянский!

Привлеченный криком, незнакомец опустил газету и посмотрел в проем двери. В тот же момент он вскочил с места, отбросил в сторону газету и бросился обнимать Алехина. С удивлением глядели пассажиры на двух взрослых мужчин, в порыве восторга душивших друг друга в объятиях, восклицавших сквозь слезы радости какие-то слова на непонятном языке.