Белые и черные - Страница 57

Совсем иное дело зависть. Ослепленный этим чувством, завистник обычно неверно оценивает события, теряет объективность, необходимую для того, чтобы верно разобраться в том или ином явлении. Зависть к человеку мешает правильно понять его, оценить его действия, налагает на мысли и решения печать преднамеренности, лишает беспристрастности, а порой и порядочности.

Да, он именно завидовал Флору; в этом Алехин убедился во время своего визита в Чехословакию зимой тридцать третьего года. Дело не только в шахматных успехах, хотя маленький Флор в те годы достиг выдающихся результатов. Рядовые победы в международных турнирах принесли ему широкую известность. Энергичный чешский гроссмейстер вдоль и поперек исколесил Европу, выступая в турнирах, сеансах, консультационных партиях. Его невозможно было обыграть – за два года он ни разу не произнес в турнирах слова «сдаюсь». «Непробиваемый Флорик» – именовали его шахматные ценители, и их восторга не могли умалить те, кто упрекал молодого гроссмейстера в сухости и осторожности.

И все же не успехи Флора вызывали зависть Алехина. Ему ли, чемпиону мира, гению шахматных комбинаций, победителю. Сан-Ремо и Бледа, завидовать чьим-либо достижениям? Пусть другие ему завидуют! К тому же Алехин лучше, чем кто-либо другой, знал, что Флор совсем не конкурент ему в борьбе за шахматную корону. Он один из тех гроссмейстеров, про которых хорошо сказал Тартаковер: «Играть будет сильно, чемпионом мира не будет никогда!» Ибо не хватает в характере Флора какой-то детали, позволяющей в решающий момент сделать гигантский скачок в творчестве, на мгновение подняться над самим собой. А это как раз нужно, чтобы стать сильнейшим среди сильных.

Популярности Флора в родной стране – вот чему завидовал чемпион мира. Чехи на руках носили своего любимца, он был их кумиром, национальным героем. В газетах, журналах, в витринах магазинов часто можно было увидеть его портрет с наивной улыбкой ребенка и морщинками в уголках глаз. Каждый успех Флора, каждая его неудача чувствительно переживалась не только отдельными любителями. Волновалась и «болела» буквально вся страна. «Как там наш Сало? Браво нашему Флорику – опять он победил!» – только и слышал Алехин во всех уголках страны.

«Почему обо мне никогда так не кричали газеты? Почему мое имя не было столь популярным во Франции? – задавал себе риторические вопросы Алехин. – Ни одна французская фирма ни разу не дала подобной рекламы, не использовала для этого славу чемпиона мира. Даже в двадцать седьмом году, даже в момент высшего торжества. И никого из французов не волновал мой успех, так же как никто из них не печалился при моих неудачах. Почему?

Да разве тебе не ясно, – отвечал сам себе Алехин в следующий момент. – И жалкая встреча по возвращении из Аргентины, и пренебрежение французов – причина этого все одна и та же. Не нужен ты никому во Франции, чужой ты им. Кто ты – не француз, не русский. В этом вся причина! Ох, если бы ты был французом, как тогда раскричались бы! «Он прославил великие традиции французского народа – голосили бы газеты. – Только великая французская нация могла дать такого гения!» На красочные, цветистые фразы они большие мастера. А когда доходит дело до тебя, будто в рот воды набрали, исчезает все их красноречие.

Впрочем, чего их винить, разве одни французы так поступают? На чужой стороне и сокола зовут вороной. Живи ты в России, среди близких по крови и духу людей, было бы точно так же, как здесь с Флором. Помнишь, как встретили твой успех в девятом году. «Взошла новая звезда, надежда русских шахмат!» – писали газеты. А в четырнадцатом? «Ура гроссмейстеру Александру Алехину!», «Слава наследнику Чигорина!» А сейчас разве русские любили бы тебя меньше, чем чехи Флора? Но они далеко от тебя, они тебе чужие. И ты им чужой, враг. Пять лет уже не имеешь ни единой весточки из Москвы. А хорошо бы съездить в родные края, побывать в Москве, Петрограде, или, как, он теперь называется, Ленинграде. Чего зря мечтать, закрыт тебе туда доступ. А может, все-таки попробовать? Сегодня же, сейчас, при свидании с Флором?» Вновь, в который раз за последние дни, Алехин вернулся к навязчивой мысли, пришедшей ему в голову в тот же миг, когда он узнал о скорой поездке Флора в Москву на матч с Ботвинником.

Флор уже был в «Амбассадоре», когда туда пришел Алехин. Помахивая рукой, он приветствовал прибывшего чемпиона.

– Привет, вельтмейстер! Как дела? Как ты вчера сыграл? – спросил Флор. Он сам организовал этот сеанс Алехина в одном из клубов Праги.

– Двадцать выиграл, три ничьих, – ответил чемпион мира.

– А сколько было всего досок?

– Тридцать одна.

– Ого! Восемь проиграл. Здорово тебя поколотили чехи! Это они за меня мстят, – оживился Флор, обрадованный пришедшей в голову забавной мыслью. – Чтобы ты меня не обыгрывал.

Флор был в отличном настроении. Жизнь ему улыбалась, он был молод, здоров, в самом расцвете шахматных сил. Прославленный гроссмейстер был изысканно одет: темно-серый костюм из тяжелого английского материала складно сидел на его маленькой фигурке, искусно завязанный красный галстук выделялся на фоне белоснежной крахмальной сорочки. «Видно, сорочка оттуда, где висит реклама», – подумал Алехин и невольно посмотрел на ноги Флора. Новые ботинки «Батя», казалось, только сейчас были получены из магазина.

Алехин заказал чашку кофе.

– Ты когда едешь в Москву? – спросил он Флора.

– Послезавтра утром.

– Сколько партий вы будете играть с Ботвинником?

– Двенадцать. Потом сеансы одновременной игры в Москве, в Ленинграде.