Белые и черные - Страница 20

Правда, и остальные спутники одеты не лучше. Особенно этот беспокойный биржевик: демисезонное пальтишко треплется на его длинной, нелепой фигуре, легкие туфли скользят на льду, на голове какой-то чулок: настоящий Пат! Зато маленький толстячок вполне может сойти за Паташона. Бодрится – пошел совсем без головного убора! «Я так привык», – говорит. Лишь один ведущий в порядке. Чему удивляться – финн, свыкся с непогодой, шагает по льду так же спокойно, как по паркету!

Иней оседал на усах, превратив их в сосульку. Вот уж никогда не думал, что из-за усов придется претерпеть столько неудобств! И с носом одни заботы – время от времени Ласкер косил на него глазом. Сперва он видел что-то красное, затем это пятно приобрело сине-фиолетовый оттенок. В испуге забывал он тогда про шляпу и обеими руками принимался неистово растирать уязвимое место. Отморозишь, хорош появишься в Гамбурге! Экс-чемпион мира, доктор философии – без носа!

«И зачем тебе эти муки?! Те хоть вынуждены – жизнь заставила. Биржевик спешит на свадьбу сына – тут откладывать нельзя; толстяк имеет важное поручение фирмы. А ты куда тащишься на старости лет?! Пятьдесят шесть уже, а бежишь на турнир, как мальчишка. Не наигрался. Ну, опоздаешь, не попадешь в Нью-Йорк, ну и что? Одним турниром меньше, мало ты их сыграл!»

Поругивая сам себя в этой тяжелой ситуации, Ласкер автоматически продолжал шагать, стараясь попадать ногой в галошах в отпечатки, оставленные на снегу впереди идущими. Просто ли поспеть за этим длинным?

«Сам виноват – попал в такое положение, – продолжал на ходу ругать себя Ласкер. – В Россию поехал, правильно – давно хотел посмотреть, что там делается при новой власти. Москва, Ленинград – все это хорошо, но зачем Хельсинки? Ведь тебе нужно в Нью-Йорк ехать, турнир на носу. Разве тут до лекций? Нет тебе, поехал. Марта не зря предупреждала: не езди, ей чутье подсказывало.

Вернешься из Нью-Йорка, тогда, пожалуйста! Но ведь ты настойчив, недаром она говорит, что нелегкий ты человек. Всегда поставишь на своем! Взял бумажку, все рассчитал – профессор математики! Сколько ехать из Ленинграда до Хельсинки, сколько плыть из Финляндии до Гамбурга. Все получалось – успевал. А тут бац – мороз! Лед сковал пароход, и стоит он среди льдов, как слабая женщина, затертая в толпе великанов».

Вспомнив о покинутом пароходе, Ласкер на ходу оглянулся.

Красивое белое сооружение, призванное перевозить людей по морским просторам, теперь казалось жалким, затерянным в бесконечной снежной глади. Издалека люди, оставшиеся на борту, выглядели маленькими черными букашками. Им там все-таки тепло, в каютах уютно. А здесь… «Может, стоило остаться, – начал сомневаться Ласкер. – Но тогда наверняка опоздал бы и не попал в Нью-Йорк. «Кливленд» уходит двадцать восьмого, а когда еще выручат эту жалкую посудину изо льдов?»

Дурацкое положение: кругом лед, снег; ни туда, ни сюда! Капитан только руками разводил: «Ничего не могу поделать. Знаю, что нужно плыть в Нью-Йорк, знаю, что деловое свидание. Ждите ледокола, когда придет, не знаю. Ничего не могу поделать». Утром биржевик высказал идею: идти к берегу пешком по льду, багаж доставят в Гамбург позже. Капитан протестовал – не могу взять на себя ответственность. Принесли карту, стали изучать. Семь километров до железнодорожной станции. Спорили, биржевик горячился: дойдем, лед достаточно прочен, пароход не может пробить. Под конец капитан согласился, дал в проводники матроса. Как полярную экспедицию, провожали пассажиры трех смельчаков. Забавная тройка: два низеньких, толстых, один длинный, как жердь!

С парохода дорога казались легкой – виден был даже берег, на самом деле идти было непросто. Снег, ветер. Бодро начав путь, тройка с каждой минутой все медленнее тащилась за проводником. Ласкер по давно укоренившейся привычке философски относился к невзгодам. «В жизни все надо испытать, – уговаривал он сам себя. – Когда еще придется пережить такое! Зато попаду вовремя в Гамбург, поеду в Нью-Йорк. Какой турнир организовали американцы, блестящий состав! Раскошелились, двадцать лет ничего подобного не было в Америке. А все-таки, зачем я туда еду? Не сидится на месте! За славой. Поздно уже думать о честолюбии, о победах! Все позади. Да разве дело в славе, разве победы нужны? Знали бы эти брюзжащие газетные писаки, как хочется пожить в атмосфере большого шахматного сражения, испытать еще раз азарт битвы! Видно, до последней минуты, Эммануил, из тебя не выветрится боец. Говорил Марте: «Умру, как балерина, – на сцене».

Ему вспомнился давний разговор с женой. Когда Ласкеру исполнилось пятьдесят лет, Марта удивила его неожиданным предложением:

– А что, если тебе совсем бросить шахматы, Эммануил?

– Как тебя понимать?

– Очень просто. Объявишь всему миру, что прекращаешь играть в турнирах, матчах, откажешься от титула чемпиона мира. Займешься философией, математикой.

– Это ты серьезно? – уставился на жену Ласкер.

– Вполне!

Предложение озадачило Ласкера, но показалось ему далеко не таким нелепым. Задумчиво глядел он куда-то мимо Марты, попыхивая сигарой и отбивая пальцами такт на подлокотнике кресла.

– Завтра ты извещаешь мир о том, что слагаешь с себя шахматную корону, – увлекаясь, говорила Марта. – Всеобщее удивление, затем восхищение. Какое величие, самопожертвование! Эммануил Ласкер совершил поступок, выходящий за рамки обычных человеческих понятий.

– А нужно ли удивлять этот мир? Стоит ли он того? – спросил Ласкер. – Доставлять радость врагам, пищу для кривотолков друзьям!