Белые и черные - Страница 93

После завтрака в день двадцатой партии Алехин по привычке отдыхал в фойе «Карльтон-отеля». Сторонников Эйве не было в этот день в фойе, может быть, они, наконец, испугались двух побед чемпиона мира. Почитав детективный роман, Алехин вытянул ноги и удобно развалился в мягком, глубоком кресле. На стене перед ним висела небольшая картина. «Видимо, копия Рембрандта, – решил Алехин, – в центре яркое пятно, свет которого постепенно к краям картины исчезает в густой темноте. Как небрежно отнеслись голландцы к своему гениальному художнику, – подумал Алехин. – Растеряли многие его полотна, в Гааге и Амстердаме находятся лишь отдельные его произведения. Остальные разбросаны по всему свету». Напряженно разглядывал отдыхающий чемпион полутемные места картины, угадывая плохо освещенные, но очень выразительные лица.

Вдруг в фойе появилась Грейс. Ее приход был неожидан для Алехина – обычно она редко возвращалась в отель днем. Грейс была чем-то разгневана: она бросала на мужа взгляды, от которых могла, чего доброго, загореться обстановка фойе.

Предчувствуя недоброе, Алехин поднялся с кресла и проводил жену на второй этаж. Молча прошли они пологую лестницу, длинный коридор, застеленный мягкой ковровой дорожкой. У дверей номера обнаружилось, что Грейс не взяла у портье ключ, полагая, что он находится у мужа. Алехин пошел вниз за ключом.

Уже у самой лестницы, когда Алехин с ключом возвращался на второй этаж, его взгляд упал на шахматную доску: два туриста играли партию за низеньким столиком. Что удивительного, – раз вся страна в эти дни взволнована шахматами, они тоже решили приобщиться к загадочному искусству.

«Мат в три хода, – автоматически на ходу подсказал Алехину верное решение позиции мозг, привыкший к слепому анализу, – Жертва ферзя на аш-семь, затем шах ладьей на аш-один и мат на аш-восемь под защитой слона. Да, но черные могут перекрыться на аш-пять конем. Мата нет. А что, если тогда пожертвовать еще ладью. Черные возьмут ладью, шах на жэ-один, король отойдет на аш-семь. Шах на жэ-семь, король отходит. А дальше что? Сразу не видно». Постояв с минуту над доской, Алехин присел на стул рядом с играющими и вскоре с головой ушел в анализ интереснейших возможностей. Чутье подсказывало ему. где-то должен быть мат, а как – решение не приходило в голову. Он уже перебирал и такую возможность и такую, мата не получалось…

Вдруг кто-то резко выдернул из его рук ключ. Подняв голову, Алехин увидел спину Грейс, убегающей вверх но лестнице.

– Сорри, дарлинг! – спохватился Алехин и пошел вслед за женой.

В номере Алехин почти испугался, взглянув в лицо жены. Зеленые глаза Грейс метали молнии, коричневые брови почти сошлись над большой складкой на переносице.

– Я так понимаю, вы специально задались целью меня изводить, – как обычно в минуты злости, четко выговаривала слова Грейс.

– Извини, дорогая, – искал путей к примирению Алехин. – Очень интересное положение. Острое, запутанное.

– Вы меня тоже ставите в положение достаточно запутанное, – все больше злилась Грейс. – Вас не устраивают мои друзья, порядки в моем доме. Целый месяц вся Голландия судачит о ваших выходках с котом, о вашем, простите, не совсем человеческом состоянии во время игры.

– Мы же договорились не вмешиваться в дела друг друга, – оскорбленный и словами и тоном Грейс, процедил сквозь зубы Алехин.

– Вы можете пить сколько вам угодно, – махнула рукой англичанка. – Особенно после того, как вы догадались не приходить ко мне в постель в таком состоянии. Но вот это уже выходит за всякие рамки!

Грейс бросила на столик газету. Это была советская газета «Известия». Алехин посмотрел первую страницу, последнюю, затем развернул газету. На второй полосе он сразу увидел маленькую заметку, обведенную карандашом. Это была его телеграмма.

Радость охватила Алехина. Дошла, напечатали! Значит, не забыли о нем в Москве, ждали от него весточки. Прав был Ласкер: была когда-то ругань, но никогда и не исчезала любовь.

Грейс презрительно смотрела на мужа. Ее, по-видимому, окончательно вывела из себя откровенная радость на лице Алехина, то, как он бережно обращался с газетой, как заботливо сложил и спрятал ее в карман пиджака.

– Очень вы умно поступили! – язвительно сказала Грейс, следя за тем, как Алехин прячет газету в карман. – Мне перевели ваш варварский русский язык. Большевики у вас все отобрали, сделали нищим, а вы им телеграмму. Поздравляю!

Алехин был настроен добродушно. Он с улыбкой, тихо покачивая головой, смотрел на Грейс, как смотрят взрослые на капризного, расшалившегося ребенка.

– Теперь в Париж нельзя будет показаться! – расходилась Грейс, которую бесило спокойствие мужа. – Красной будут звать. Как, по-вашему, хорошо это звучит: красная королева?

– Зачем красная? Черная, хотя и выглядит белой. Это замечание не улучшило настроения Грейс.

– Если уж хотите быть совсем точным, – отчеканила она, – то скорее бывшая королева.

– Что ты имеешь в виду?

– В наш век троны непрочны, в том числе и шахматный.

– Ты хочешь этого? – перестав улыбаться, спросил Алехин. – Тебе лучше будет?

– Мне все равно! – не сдержалась Грейс. – Мне надоели ваши трюки, ваше, мягко выражаясь, не совсем трезвое состояние. Газету стыдно раскрыть. А теперь еще будут трезвонить: Алехин продался большевикам!

– Ну и пусть. Мне это безразлично!

– Мне, только и знаешь, что мне! – незаметно в гневе переходя на «ты», воскликнула Грейс. – А обо мне ты подумал? Тебя-то возьмут твои большевики, а что я? И чего тебе не хватало? Кажется, все есть: почет, слава, деньги. Все создала, и чем ты мне отплатил?! Нет, довольно с меня! Сегодня же еду в Дьеп. Живи один. Только ко мне не возвращайся! Я не хочу больше видеть вас в моем доме!