Белые и черные - Страница 100

К оглавлению

100

Рассвет застал Алехина сидящим за столом. Бутылка была пуста, фрак и белый жилет еще не успели высохнуть за ночь. Бывший шахматный король не обращал ни на что внимания. Мысли его витали где-то далеко, уставшие веки то смыкались, то вновь раскрывались. Обида, злость, отчаяние сменяли друг друга в груди поверженного, честолюбивого чемпиона.

В полдень позвонил по телефону Флор.

– Алло, доктор! – веселым голосом сказал Флор. – Поедем в Москву. Я получил письмо, приглашают на турнир.

– Когда? – механически спросил Алехин.

– В мае. Будут играть Ласкер, Капабланка. Выслали приглашение тебе. Готовься. – Флор говорил так, будто не было ни матча с Эйве, ни этого позорного поражения.

– Спасибо, – тихим голосом поблагодарил Алехин.

Положив трубку, Алехин опять надолго задумался. Временами его глаза как будто оживали, он даже улыбался. О чем вспоминал этот одинокий человек, потерянный в фешенебельном отеле в самом центре большого современного города? Какие картины вставали в его мозгу, какие сцены рисовала перед ним память? На миг радостный свет озарял его лицо, затем оно вновь становилось печальным. Только что пережитая трагедия душила все светлое.

– Нет… – тихо шептали его пересохшие губы. – В Москву только чемпионом… Только чемпионом.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СМЕРТЬ



1

Временами казалось, что рассерженные, возбужденные люди, сидевшие за большим столом, вот-вот бросятся на маленького человека с густыми бровями и восточным разрезом глаз и вмиг растерзают его в клочья. Вот уже четверть часа в ресторане шел жаркий опор: слава были резки и гневны, голоса грозны, глаза метали молнии. Увлекшись пламенной речью, грузный, высокий мужчина яростно размахивал руками, и тогда его сжатые кулаки проносились совсем близко от седой головы тихого, чем-то провинившегося соседа. Сидящие за столиками с любопытством смотрели на него – в последнее время нечасто видели здесь Александра Куприна.

– Нет, ты понимаешь, что ты говоришь?! – гремел на весь ресторан Чебышев, и его поднявшийся до высших нот голос заставил вздрогнуть официанта, стоявшего около двери на кухню.

– Понимаю, – с улыбкой произнес маленький человек. – Давно осознал… Имел достаточно времени для раздумья.

Александр Куприн, великий русский писатель, уходит к большевикам, – вмешался Волянский. – Уму непостижимо!

– Почему? – развел руками Куприн. – Вернулись же на родину Алексей Толстой, Сергей Прокофьев, Яков Протазанов.

– А Бунин? – не выдержал Заливной. – И не собирается возвращаться!

– Бунин…– покачав головой, повторил писатель. – Что вы знаете о Бунине!

– Нет, это черт знает что такое! – вновь загрохотал бас Чебышева. – Тебя в Сибирь сошлют!

Тихая речь Куприна, его мягкий спокойный выговор возмущали расходившихся соседей.

– В Сибирь, говорите, – улыбнулся Куприн. – Давно там не был. А вы когда-нибудь видели Сибирь?… Замечательные места! Чехов деньги большие платил, чтобы посмотреть Сибирь, а я за казенный счет.

– Нет, он совсем потерял разум, – обратился Чебышев к сидевшему рядом Семенову.

В ресторане воцарилась тишина. В этот сравнительно ранний час в «Мартьяныче» было мало посетителей. Кроме большого стола, занятого русскими, лишь одинокая пара сидела в уголке зала. Обслужив немногих клиентов, официанты в шелковых цветных рубахах и широких шароварах отдыхали, опершись о буфетную стойку или сидя за столиком где-то в углу. Хозяин «Мартьяныча» с гордым видом наблюдал за порядком в своем заведении, которое искренне считал одним из самых замечательных культурных достижений эмиграции.

Выдержав спор с соседями, Куприн посматривал на них добрым умным взглядом. С азартом доедал лососину Чебышев, сгорбился над своей порцией блинов с икрой длинный Волянский. Уже второго «мерзавчика» пил Заливной; он почти не закусывал, может быть, экономя деньги. Борис Зайцев приглаживал свои зализанные волосы, а потом принялся пощипывать бородку. «Талантливый человек, – подумал Куприн, – но нерешителен, слабохарактерен, пропадет в этом диком мире».

«Затерянные люди, – подумал Куприн о соседях. – Одни бодрятся, воюют, другие уже смирились с судьбой. Все очень несчастны, забиты жизнью на чужбине, а признаться в этом гордость не позволяет!»

С минуту он с сомнением оглядывал соседей, видимо, решая, стоит ли говорить, затем поднялся со стула.

– Господа! Я хочу прочесть вам небольшой отрывок – произнес Куприн.

Не встретив возражений, он вынул из кармана тщательно сложенный листок и начал тихо, не спеша читать:

– «Мрачные эксцессы, которые мне пришлось видеть перед Октябрем и после, в первые недели, очень разболтали мне нервы… Зайдя в кабинет отца, я спросил у него совета: что делать и как жить дальше? Может быть, стоит уехать на время за границу и вернуться, когда жизнь наладится? Отец долго молчал, опустив уже поседевшую голову, потом пристально посмотрел мне в глаза и сказал то, что врезалось мне в память от слова до слова».

Сделав небольшую паузу п оглядев примолкнувших слушателей, Куприн продолжал:

– «Тебе сейчас кажется, – говорил отец, – что все рушится, что народ пошел не по тому пути… Вздор! Самое святое, что есть у человека, – это родина и народ. А народ всегда прав! И если тебе даже покажется, что твой народ сошел с ума и: вслепую несется к пропасти, никогда не подымай руку против народа. Он умнее нас с тобой, умнее всякого. У него глубинная народная мудрость, и он найдет выход даже на краю пропасти. Иди с народом и за народом до конца! Мы – русские люди! Нельзя нам покидать родную землю! Допустим, ты уедешь, говоришь, на время, чтобы потом вернуться. А ты уверен, что сможешь вернуться? Что народ примет тебя, простив, что ты покинул его в тяжкий час? Нет, сын! Никуда с русской земли, хоть бы смерть за плечом стояла. Шить на чужбине и умирать постыдно!»

100